Иногда по зимнику туда ездят старожилы. Дома с обвалившимися крышами, заржавевшая техника, сгнившие заборы и заросшее кладбище — фото и
видео такой Львовки можно найти в интернете. От дома Ивана Лаврова ничего не осталось: после его смерти дом пришел в негодность, сын Георгий
разобрал его на дрова. От дома самого Георгия остался сруб без крыши. Юрий Георгиевич уверен, что должен остаться след от землянки, в которой до возвращения Ивана жила Домна с детьми.
— Годов до 1980-х от землянки
оставалась яма со сгнившими балками, куда ей теперь деться — яма она и есть яма. Из этой землянки твоя прабабка ходила добывать пропитание детям, твоя бабушка и мой отец ходили в школу, — рассказывает дядя. — Отца, когда он был в
четвертом классе, отчислили. Учительница дала поручение написать плакат «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!», он написал: «Спасибо Сталину-отцу, что мы живем на ссылке. Летом колбу мы едим, а зимой опилки!» — и глаза
«отцу» на портрете выколол.
Иван потом долго благодарил бога за то, что директор не донес в комендатуру.
После встречи с семьей 54-летнему Ивану пришлось работать больше прежнего. Он вступил в артель, после
работы строил избу с баней — лес таскал из тайги на санках. Через три года семья снова зажила в достатке: в хозяйстве были корова и свиньи, хороший урожай картошки. Заметив такое картофельное изобилие, местная власть рабочих и крестьян
тут же построила крахмальный завод. Для выполнения и перевыполнения плана картошку в личных подсобных хозяйствах отбирали так: «Ишшо не успеешь посадить, а оне уже подсшитали, сколько соток и сколько сентнеров ты должен сдать». Но Иван
нашел выход: распахал в лесу тайную делянку, и картошка не исчезла с обеденного стола Лавровых. Ранним утром ловил и сушил рыбу, ставил ловушки на птиц. Удивлялся, что рыбы можно наловить сколько угодно и ее никто не отберет. Нормы
сдачи государству зерна, молока, мяса и шкур были таковы, что крестьянам ничего не оставалось. «Вырастишь какую скотину, продашь государству и деньги ему же отдашь взаймы на 40 лет», — рассказывал сыну Иван. Но подавалось это так,
словно крестьяне с радостью отдавали последнее.