— Откуда ты узнал про Ступу? Ты же не музыкант.

— Мой товарищ Никита Фещенко, который потом стал оператором фильма и помогал мне снимать первую часть картины, скинул видео. На нем Ступа поет песню «Пушистый хвост лисицы». Я не досмотрел до конца, мне оно не понравилось. Это самое знаменитое видео Ступы, которое собрало почти пять миллионов просмотров. Он сидит на пригорке и играет на разбитой гитаре без нижней струны. Я подумал: «Какой-то непонятный алкаш играет на гитаре». Потом я наткнулся на статью Дениса Бояринова «Панк или пропал» на портале «Такие дела», меня уже больше заинтересовал персонаж, я начал слушать песни Константина и, сам того не замечая, все чаще и чаще возвращался к его творчеству. В итоге я осознал, что Ступа — это невероятный феномен, мне захотелось узнать, что это за человек. И тогда я решил снять про него документальное кино.

Потом был довольно длительный процесс переговоров, потому что продюсер Ступы Денис Греков был против того, чтобы Костя где-то снимался. Он переживал, что не знает меня, что Ступа вернется к наркотикам и алкоголю. В конце концов я решил просто приехать в Орел и найти Константина, о чем и сообщил Денису. И на следующий день он сдался, позвонил и сказал, что Ступу буквально завтра выписывают из больницы для душевнобольных.

— То есть ты приехал прямо к воротам клиники?

 — К сожалению, мы забрали Костю не из клиники, а из студии, потому что еще один оператор, Женя Яковлев, опоздал на поезд. Ступа ждал нас на студии у знакомых, а уже оттуда мы поехали с ним на вокзал.

Единственным вариантом съемок было забрать Костю к себе на две недели в Москву, я был немного шокирован этой историей. Слишком быстро все произошло, за один день буквально, а у меня дома девушка, кошка. Маленькая однокомнатная квартира без внутренних дверей. Я за день организовал переезд и девушки, и кошки. Спасибо им большое за понимание и поддержку.

 — Ты сказал, что не сразу понял, что перед вами феномен, человек-планета. Съемки длились почти полтора месяца: сначала две недели, потом еще месяц. Что за это время ты увидел в нем?

— Я его совсем не таким представлял. И ощущение, что перед тобой феномен, за время съемок только усилилось. Когда ты смотришь записи Ступы на YouTube, он удивляет своей, мягко говоря, необычной внешностью и ни на что не похожей подачей, а в жизни понимаешь, что он еще очень искренний, жизнерадостный и светлый человек. При этом он круто и необычно играет на акустической гитаре, хотя на самом деле не профессиональный музыкант и вообще, ему больше нравилось электричество. Я не скажу, кто у нас в России еще так играет.

— Откуда это?

 — Я думаю, это врожденный талант и своеобразное музыкальное развитие. У него были очень разнообразные музыкальные пристрастия, начиная от рок-н-ролла Элвиса Пресли и Stray Cats, классического панка — Sex Pistols, Ramones, — продолжая уже более тяжелыми Motörhead, которых он очень любил, другими подобными командами, и заканчивая Anathema, Paradise Lost, играющими дум. Ступа не просто их слушал, но и равнялся, пытался повторять и ориентироваться именно на западную музыку, а не на российскую. И вот вся эта музыкальная смесь западной музыки, положенная на тексты из российской реальности и харизму, дали такой результат. Хотя Костя мог послушать что-нибудь и из Жанны Агузаровой, Анны Герман, даже регги в исполнении «Комитета охраны тепла» — он называл их северным регги. Равнение на западный рок-н-ролл выражалось не только в музыке, а и в одежде. Хотя у Ступы и не было возможности купить такую же одежду, как у известных рок-н-ролльщиков, он старался соответствовать — и непонятным образом у него это получалось.

— В 90-е его описывали такими словами: свежий, гибкий, в фирменных шмотках. А через несколько лет мы встречаем другого человека: наркотики, тюрьма. Постаревший, побитый жизнью человек сидит на пригорке и поет песню про пушистый хвост лисицы. И это видео становится феноменом, его смотрят люди, которые не знают, кто такой Ступа. Они его не видели 18-летним. Получается, Ступа был человеком вне времени или все эти миллионы просмотров на YouTube стали возможными потому, что он стал своего рода мемом?

 — Это вневременная история и уж точно не мем. Как показывает время, к цифре в несколько миллионов просмотров приближаются и другие видео Кости, где он поет свои песни, написанные в самые разные периоды. Люди слушают очень разные песни Ступы.

Одна из популярных песен — «Гремит моя музыка». Она написана им в седьмом классе. Если посмотреть на текст, то это песня подростка: «Мама ругается, она не любит рок, я со злости бью кулаком о стол». Ступе даже не очень нравилось ее петь. Он говорил, что это детская песня. А людям это все равно нравится.

Одну из его песен показали The Exploited, и легендарные шотландцы назвали Ступу последним панком России. Им, кстати, показали песню «КПСС», в которой Ступа поет о том, что если отбросить две первые буквы, то получится СС, — это своеобразный протест против Советского Союза, песня конца 80-х. Люди и на последних концертах просили спеть эту песню, хотя она вообще из другого времени.

Мне кажется, что все это подтверждает, что Ступа, наверное, вне времени и не привязан к контексту. А еще у него есть песня «Новый порядок», которая про рок-н-ролл. Он сам был шокирован тем, что, когда была война на Донбассе, он увидел ролик, как украинские отряды перед тем, как идти в бой, слушали эту песню. А потом он наткнулся на видео, на котором ополченцы со стороны ДНР тоже слушали эту песню. Я в этот момент подумал, что потом, через 20 лет, когда эти люди встретятся, они будут о чем-то разговаривать. Их мало что будет объединять. Наверное, одна из немногих вещей — это песни Ступы, которые они слушали.

— В 80-х Ступа учился в школе. Во время перестройки он наверняка, как и многие другие люди, чувствовал «свежий ветер», появлялось ощущение свободы, которой у них не было. Мог ли Ступа появиться и проявить свой талант в другое время, когда не было такого исторического перелома?

— Ответ на этот вопрос имеет сослагательное наклонение. Что бы я ни сказал, это будет субъективно. Мне кажется, что время на творчество Ступы повлияло не так сильно, не думаю, что он сильно следил за перипетиями, происходящими со страной. Все же Константин ориентировался на западный рок-н-ролл, где тоже был протест, но, скорее, это протест против капиталистического общества. Ступа начал свой путь в Советском Союзе, продолжил в 90-е и заканчивал в современной застойной России. Не сказать, что его творчество кардинально менялось. Все равно это был протест. Он жил по формуле «я всегда буду против».

Мы с ним никогда про политику не разговаривали. Я как-то спросил о его отношении к политике. Он сказал, что всегда будет против, потому что никакая власть не примет его таким, какой он есть: «А почему я должен принимать их?» Такой подход и феномен протеста против серости, застоя, поиск постоянного праздника. Ступа искал праздника всю жизнь. Он искал откровений и нестандартных ходов. Такие люди нужны в каждое время, хотя оно часто и не принимает их и мы ценим уже после смерти.

— Ты снимал фильм про Ступу в 2016–2017 годах. Чего в этом больше — дани уважения к этому музыканту или авантюризма и безрассудства? Кто будет смотреть этот фильм?

— Я никогда не думаю о том, что и почему я буду снимать. Я понимаю, что мне это интересно и я не могу пройти мимо, как я не смог пройти мимо протестов 2011–2012 годов, и появился «Путин навсегда?». Так же и со Ступой: я увидел его и понял, что надо снимать.

— А жить-то на что?

— Ты вписываешься в историю, а потом думаешь, как жить. Но в этот момент уже не съехать. Живешь, как получится. Я не думал о том, кто это будет смотреть. Я думал, что сделаю премьеру фильма человек на 150 в Москве, в Питере — на 80 человек, а потом выложим в интернет. Но фильм взяли в программу «АртДокФеста», в Москве собралось два полных зала. В Питере на фильм не смогли попасть все, кто хотел, люди сидели на ступеньках. А потом у нас было семь показов в Москве. Вечер памяти Константина Ступина, на котором тоже показали фильм и Юра Карпиков — один из героев фильма, музыкант, который работал со Ступой последний год его творчества и продолжает сейчас заниматься его музыкой, — отыграл с ребятами программу каверов Константина. На вечер пришли 50 человек из-за введенных ограничений в начале пандемии, а так было бы гораздо больше. Мы представляли с Юрой фильм в Калуге, Ярославле, Орле, Туле, из-за коронавируса у нас сдвинулись даты показов в Рязани, Перми, Екатеринбурге, Новосибирске, Казани, Чебоксарах. При этом мы ничего для этого не делали, люди сами хотят организовать, и везде полные залы. Я не знаю, почему людям так интересно это смотреть.

 — Ты попал под обаяние этого героя во время работы над этим фильмом? Сколько в твоей картине комплиментарности?

 — Под обаяние, безусловно, попал. Ступа стал мне другом. В том числе поэтому я не сам монтировал фильм и у сценария есть соавтор — Алиса Павловская. Я понимал, что я люблю творчество Ступы, самого Костю, его смерть наложила отпечаток. Соавторство с Алисой помогло трезво отнестись к герою, она до монтажа ничего о Ступе не знала и могла посмотреть на него со стороны.

— Текст про Ступу на сайте «Такие дела» начинается с того, что автор, который приехал писать про него статью, общается с его друзьями. И они говорят, что Ступа пропал. Автор делает вывод, что Ступа — это человек, который всю жизнь прожил свободно и закончил ее хлестким жестом. Он как бы сказал: «Я всегда делаю то, что хочу». Даже умереть решил, пропав без вести. Насколько большой ценностью для него была внутренняя свобода?

 — Мы это с ним обсуждали. Свобода для Ступы была основополагающей ценностью. Он несколько раз повторял фразу «Свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого человека». Костя не претендовал на роль учителя и не покушался на чужую свободу: «Я не лезу к вам, поэтому позвольте мне жить так, как я хочу». Он еще в школе придумал свою рок-н-ролльную реальность, и отчасти его свобода была — жить в ней. Он даже в тюрьме договорился о том, чтобы носить Martens, а не обычные тюремные ботинки. Они на самом деле похожи на Martens, но для Ступы это был принципиальный момент: не для того, чтобы повыпендриваться, а потому что он — рок-н-ролльщик.

На одном из показов был мужчина, который сидел в тюрьме со Ступой в Мордовии. Он рассказал, что Костя часто повторял на зоне, что он рок-н-ролльщик. Никто этого не понимал. А потом этот мужчина увидел, что про Ступу фильм показывают в Москве. Пришел в кинотеатр, и оказалось, что Ступа и вправду рок-н-ролльщик.

 — У меня еще один вопрос в сослагательном наклонении. Представим, что Ступа сейчас сидит на облаке, наблюдает за тем, как проходят показы фильма. Что бы он сказал после того, что получилось?

 — Я не думаю, что он придал бы этому глобальное значение. Скорее всего, он был бы рад, и сказал: «Я же говорил, что мертвый рок-н-ролльщик ценится гораздо дороже живого», и поржал бы. А потом, может, напомнил бы мне, что еще не пришло время продавать те листочки, которые он подписал. Ступа подписал мне три последние свои песни и сказал, что лет через 10 после его смерти я должен продать их и выкупить себе квартиру, которую арендую и в которой проходили съемки. Просил продать обязательно: «Не вздумай говорить, что это память и прочее. Я тебе их подписал, чтобы ты их продал. Но и раньше времени не продавай». Это все, конечно, шутка, но кто знает.

В Орле Ступа вообще стал звездой. Там какой-то человек на показе предложил переименовать город в Ступино, хотя есть уже такой город. Вся рок-элита Орла пришла на премьеру. Когда Костя умер, всего два-три портала опубликовали об этом новость, а про фильм написали все.

 — Ты снял фильм «Путин навсегда?» о протестах 2011−2012 годов и фильм «Про героев и людей» про выборы президента в 2018 году и только потом — документальное кино про Ступу. Как опыт работы над проектами про Путина и протест повлиял на твою последнюю картину?

 — Взаимосвязь достаточно абстрактная. Единственное, что их может объединить, — это протест. В первых картинах протест политический, у Ступы протест — глубоко социальный, против тех устоев общества, которые есть и которые он не принимает. Похожее — это стилистические вещи.

В двух первых фильмах достаточно поверхностно показаны герои. Это фильмы о событиях. Там герои представлены меньше, а больше представлена их работа. «Путин навсегда?» — это больше повествовательный фильм, там были художественные ходы, но их было немного. В фильме «Про героев и людей» мы уже больше внимания обращали на стилистику. Мы придумали ход с телевизором: Путин — это старый советский телевизор, Собчак — это современный телевизор, а Навальный вещал из YouTube. Этих героев напрямую в фильме нет, но они участвуют в событиях. Мне не хватало в тех проектах погружения в героев, их быта и повседневности. А в проекте со Ступой это сделать удалось, это, можно сказать, фильм-портрет. Ну и опыт работы со всякими стилистическими штуками помог, в «Ступе» тоже достаточно много художественных придумок.

 — Получается, все фильмы про «здесь и сейчас». И эта действительность сюрреалистична.

 — Да, все три фильма про «здесь и сейчас». Но во всех картинах мне хотелось выйти на обобщения, поговорить о глубоких вещах. «Путин навсегда?» заканчивается песней Летова «Вечность пахнет нефтью». В фильме «Про героев и людей» мы пытаемся подвести общий итог о том, что из этого будет. И в конце молодые ребята греют руки над бочкой и играет песня «Иди, мой друг, дорогою добра», а мы прогнозируем, что новые лица придут в политику и, возможно, они станут «смертью» режима, который существует сегодня. Пока рано говорить, были ли мы правы насчет нашего предсказания, но пока все происходит именно так. По крайней мере новые лица появились. А в «Ступе», показывая героя здесь и сейчас, мы выходим за рамки. Ступа оказывается тем героем, который, находясь здесь, не обязательно является атрибутом нашей реальности. Он мог быть в любой реальности и оставаться собой. Он вневременной.

— Ты говорил, что не ожидал, что столько людей придет на премьерные показы фильма про Ступу. О чем это говорит? О том, что люди, если судить субъективно, стали больше интересоваться документальным кино, у них есть запрос на осмысление происходящих событий? Почему им стало интереснее, чем 10 лет назад?

 — Я не могу со 100-процентной уверенностью утверждать, что сейчас это стало интереснее. Мне тоже так кажется. Субъективно я с тобой соглашусь, но объективно не могу сказать, что так и есть. Если это действительно так, то это здорово. Люди помимо мейнстрима хотят смотреть, слушать, читать что-то более глубокое, задумываться, к чему это все ведет, что хорошо, а что плохо, условно. Просмотр практически любого документального фильма — это работа, человек прикладывает определенные усилия. И если люди готовы к этому, чтобы что-то понять или узнать, это эволюционно-гуманистическая вещь.

 — После фильма «Путин навсегда?» и обнуления сроков президентства ты подумал о том, что Путин действительно навсегда?

 — Когда появились новости про обнуление, мне пришло несколько похожих сообщений с шуткой, что вот теперь точно есть ответ на вопрос твоего фильма или вот тебе и название для третьей части. Сейчас создается впечатление, что Путин, действительно, навсегда. Не скажу, что это меня огорчает. Это просто сложно воспринимать всерьез. Когда я увидел Терешкову с ее инициативой об обнулении и моментальный, якобы не запланированный приезд Путина в Госдуму, у меня это вызвало смех. Уже во время выступления в Думе он ссылался на опыт США, где Рузвельта избирали президентом четыре раза во время Великой депрессии и Второй мировой войны. Мол, и у нас такая же ситуация — мы еще не пережили распад Советского Союза. Значит, в этой тяжелой ситуации можно от норм отклониться. Да ладно! Вот это уровень аргументации! Все настолько сюрреалистично, что, может быть, это и станет концом.

 — Почему большое количество людей воспринимает это всерьез?

 — Мне кажется, что таких людей становится все меньше и меньше. Я вижу это по своим родителям, например. Чем больше абсурда, тем больше сомневающихся.

— Я перечитывал интервью, которые ты в прошлом году давал нам о документальном кино. Ты рассказывал, что по-настоящему увидел гражданское общество в России во время съемок в 2011—2012 годах. Как это гражданское общество изменилось, скажем, с момента последнего избрания Путина?

 — Мне кажется, что 2017−2018 годы стали переломными для развития современного политического общества в глобальном смысле. До этого были лишь очаги местного активизма, такого олдскульного, которым люди занимаются всю жизнь, но их очень мало, и отголоски Болотной, которая закончилась поражением, все это не было похоже на общую тенденцию. А сейчас люди начинают создавать собственные независимые пространства, все больше занимаются самым разным активизмом, экологическим, политическим, работают с ВИЧ и СПИД, создают местные и нишевые СМИ, животным помогают — все что угодно. И именно сейчас в России постепенно развивается гражданское общество. Это уже не только люди готовые выйти на большой согласованный митинг за все хорошее против всего плохого, или олдскульные активисты, которых очень мало, а некоторая тенденция. Это и протест жителей Екатеринбурга против строительства храма в сквере, это Шиес, это протесты на Кузбассе, это борьба с московским мусором в разных городах.

Есть два ключевых направления. Первое — когда люди готовы бороться за свою местную повестку. Некоторые мне говорили, что среди протестующих есть люди, которые поддерживают Путина. Но какая разница? Нормально, когда люди разных взглядов объединяются вокруг условного сквера. Главное, что они понимают, что это их сквер и кроме них его никто не защитит.

Второе — это акторство. Одиночные пикеты в том виде, в котором они существуют сегодня, начались с того, как журналисту Ивану Голунову подкинули наркотики и люди вышли с пикетами к Петровке и отстояли журналиста. Пикеты продолжаются по каждому политическому заключенному, в том числе и бессрочно. Пикет — это не митинг, где тысячи людей, здесь ты один со своим собственным плакатом. Люди готовы нести персональную ответственность, и их становится все больше.

 — Если сейчас власти объявят, что свалки на Шиесе не будет, то те люди, которые дежурили около нее, поедут домой, вернутся к привычной жизни. Будут ли они после полуторалетнего протеста так же критично относиться к властям?

 — Во время этих протестов их мышление стало более критическим. Среди активистов Шиеса были те, кто поддерживал Путина, люди были уверены, что бояре плохие, а царь хороший. Но многие жители Архангельской области поменяли свое отношение. Через призму своей проблемы, они поняли, что Путин знает о всех плохих вещах и подобных проблемах, и дело не только в боярах. Я думаю, они будут задумываться о том, что, может быть, мир устроен не так, как они считали раньше.

Второй момент. Люди получают опыт победы. Конкретный человек, который вышел на пикет или подежурил где-то несколько дней, подписал петицию, повлиял на что-то — в этот момент приходит осознание, что именно он участвует в политической жизни, отстаивает свою точку зрения. Люди начинают понимать, что человек — не винтик в огромном механизме. Он — личность. Ты имеешь право отстаивать свое мнение.

Конечно, не во всех людях это останется. Но в части из них — безусловно.

Через такие истории гражданское общество и зарождается. В 2011—2012 годах люди говорили: «Путин-лыжи-Магадан», «давайте уберем Путина». Ну уберете вы Путина, и что? Ничего не поменяется. Через 5−10 лет это будет новый Путин. Путин уверен, что может оставаться у власти, если он нравится людям. И, как опытный кагэбэшник, он все это время успешно отвечает на массовый среднестатистический запрос со стороны общества, условно фотографируясь по пояс голым. В том числе поэтому у нас была война на Донбассе, аннексия Крыма, Америка — враг, чтобы показывать все это по ТВ, это рейтинговые шоу.

Нужно начинать с того, что должны меняться люди, должен появиться костяк гражданского общества, который будет требовать свободы слова, отстаивать интересы слабых. Тогда и власть под напором таких людей будет меняться.

И когда власть поменяется, именно на фундаменте зарождающегося сегодня гражданского общества можно будет построить свободную Россию.