Темно. Полупустой автобус Томск — Колпашево отъезжает от вокзала в начале восьмого утра. Дорога, если верить расписанию, займет пять часов. Почти все пассажиры — мужчины. Один из них говорит, что «мотался по северам», возвращается домой. Но Колпашево — такой же север с неблагоприятным климатом. Пять с половиной месяцев зимы, температура иногда снижается до -50.

По дороге в Колпашево из окна автобуса видны деревянные домики, административные здания, как водится, под сайдингом и с флагом. Женщины чистят снег, дымятся трубы.

Приближаемся к реке. Автобус останавливается. Внутри него висит табличка: «Погрузка на паром и выгрузка с парома автотранспорта начинается только после высадки пассажиров». Паромная переправа работает летом. Когда Обь замерзает, люди идут по льду пешком чуть больше километра.

Пассажиры быстро выходят. Автобус едет параллельно пешеходной тропе. Завывает ветер. В межсезонье — когда лед еще не окреп или когда он тает — в город можно попасть только на вертолете.

С рекой в Колпашево связаны надежды, опасения и память. Жители хотели бы ездить по мосту, но никто не верит, что он может появиться. Вода подмывает берег города и каждый год забирает у него несколько метров. Людей, живущих на берегу, власти расселяют.

До революции и во время СССР Колпашево был местом политической ссылки. В 1979 году, когда Обь в очередной раз подмыла берег, из него выпали человеческие кости и мумифицированные тела. Оказалось, на том месте находилось захоронение расстрелянных репрессированных.

До сих пор неизвестно, кто решил размыть их винтами теплоходов и катеров. К останкам, которые не тонули, привязывали камни и пускали на дно. История получила название Колпашевский Яр.

Сейчас это место покрыто засохшей травой. Местные жители по незнанию сбрасывают туда мусор.

Мы заканчиваем переход. На въезде в город замечаем баннер: «Золото России. Скупка, обмен, продажа». Садимся в автобус, который довозит нас до местного Дома культуры.

Вызываю такси по телефону. Последний раз я делала это четыре года назад.

Приезжают белые жигули. За рулем — седой мужчина в куртке «Роснефть». В багажнике — слой пыли, инструменты, хаос и холщовый мешок с надписью: «Убойный корм». Кладем туда чистые чемоданы и плюхаемся внутрь салона.

На сайте Колпашевского района описан путь, который город прошел, — от развивающегося до бесперспективного.

Ханты и селькупы занимались в этих местах охотой, собирательством и рыбалкой. Потом пришли русские и дополнили ряд занятий конным извозом: «Коренные народы попали под тяжелый гнет феодального госу­дарства, но в то же время более высокий уровень материальной культу­ры русского народа определил ускоренное освоение и развитие террито­рии».

«Объективных условий для возникновения и развития промышленного производства в регионе не было», — написано на сайте.

Город стал развиваться в середине XX века, когда превратился в базу для поиска и добычи нефти и газа. Такое развитие «носило во многом принудительный характер и поэтому изначально опиралось на государственную поддержку». Колпашево стал базовым городом геологов, геофизиков. В 1968 году там появился Томский геофизический трест (ТГТ).

Для обслуживания треста в городе работали речной порт, аэропорт, была серьезная строительная база. Могли появиться железная дорога, мост и современная автомобильная дорога. Но они так и остались в планах.

«Район переживает непростые времена, часть предприятий и учреждений закрываются. Экономика Колпашевского района в целом не имеет коммерческого характера, район объективно дотационный», — завершает историческую справку на сайте неизвестный автор.

Вся надежда, которая читается в тексте, — собрать бы и переработать дикоросы, построить федеральную трассу.

Такси привозит нас в переулок Чапаева к кирпичному дому. Рядом — выцветшая детская площадка, брошенный телевизор, лес, за которым расположено кладбище, и здания геофизического треста.

— Лапоньки мои! Я сейчас покурю и пойдем внутрь, — встречает нас Лена (имя изменено). Ей около 60 лет, она всю жизнь провела в Колпашево. Несколько лет Лена работала в тресте, несколько — в войсковой части. Ни того, ни другого в городе больше нет.

Сквозь Ленину квартиру тянется длинный коридор. Время в этой квартире остановилось. Платяные шкафы с добротными, обитыми тканью книгами, фарфоровые статуэтки, советский хрусталь, старые фото.

 — Город бесперспективный, но зато вы здесь отдохнете, подышите воздухом нормальным и попьете воду без хлорки, — говорит Лена.

Она показывает, как включить трубы и постирать, где лежит хлеб. Объясняет, что на соседей можно не обращать внимания и и что часть фотографий лежит в подполье.

Позаботившись о нас, Лена уходит к маме. Отец Лены тоже работал в тресте. Она навещает его на занесенном снегом кладбище.

Идем по улице Лугинца. Иван Лугинец был геофизиком, заслуженным полярником, работал в Колпашево геологом. Кроме улицы в его честь названо нефтяное месторождение в бассейне реки Васюган, левого притока Оби — Лугинецкое.

О прошлом геофизики и треста в Колпашево говорит многое: названия улиц, 19 построенных трестом жилых домов, детский сад, здания треста, микрорайон Геолог в центре города, заброшенный аэропорт.

После распада Советского Союза государство перестало финансировать геологию и геофизику. То, что несколько десятков лет назад было нужно и важно, теперь у бывших работников треста вызывает слезы и стыд.

В начале нулевых геофизики, вышедшие на пенсию, создали ветеранскую организацию «Ветеран-геологоразведчик». Сначала они собирались в зданиях треста. Потом там отрезали отопление, и ветераны выпросили себе помещение в здании социально-промышленного колледжа.

Трест со всесоюзной славой сжался к 2023 году до комнаты три на три метра. К потолку там подвешен советский светильник с красными розами. Внутри комнаты умещаются пара столов, стулья, чайник, компьютер, бархатные знамена, кубки и стенды.

Нас встречает Наталья Кукушкина — бодрая высокая женщина с кудрями и голубыми глазами.

 — Слава богу, нам дали комнату. И мы за счет муниципалитета здесь содержимся. Мы пока довольны, нас пока не выгоняют, — говорит Наталья Степановна.

Она приехала в Колпашево с семьей после окончания университета в 1979 году. Устроилась работать в вычислительный центр треста. За три года до этого в тресте начался этап цифровой обработки информации.

История Натальи Кукушкиной похожа на истории других: после университета молодые специалисты — кто в одиночку, кто с семьей — по распределению ехали со всего Союза работать в Колпашево. На новом месте у них не было близких, поэтому сотрудники треста объединялись в одну большую геофизическую семью. Наталья застала расцвет города и треста.

Геофизики могли работать и в выходные, и вечерами. Не всех интересовала жизнь самого города. По воспоминаниям Натальи Кукушкиной, каждое утро к тресту шла «река людей».

Теперь в ветеранской организации числится 102 человека. Все они записаны в книгу: ФИО, номер, адрес. Рядом со многими именами стоит пометка: «Умер».

Ветеранская организация подбадривает тех, кто остался, и сохраняет память треста. Участники ежегодно вносят в фонд по 150 рублей. Деньги идут на поздравления и на похоронные венки.

На стене висит план работы совета еще на 2022 год:

• через интернет поздравлять ветеранов-геологов с Днем старшего поколения, с Новым годом и Рождеством;
• ко Дню геолога провести вечер воспоминаний о былой славе ТГТ;
• оказывать посильную помощь одиноким ветеранам в бытовых проблемах.

После приезда в город Наталья Кукушкина думала, что и трех лет не проживет в Колпашево. Но ни после первой холодной зимы, ни после того, как она уволилась в 2005 году, ни после смерти мужа в 2011 году она не переехала. Хотя пыталась сдать свою квартиру и получить выездные как жительница Крайнего Севера. В ЖКХ не смогли подтвердить, что женщина жила в Колпашево достаточно долго, чтобы претендовать на помощь.

Наталья признается, что трестовцы работали и жили без оглядки на будущее, не верили, что не будет треста и исчезнет СССР.

 — У меня мама умерла в 1985 году. Когда хаос начался, заговорили про какие-то акции, в магазинах ничего не было, я думала: «Как хорошо, что она не дожила». Она-то была убежденная за то время. Когда объявили, что нет СССР, нас же к этому не готовили… Я не могла поверить. По радио убеждали, что будет еще лучше: «Мы сейчас вольемся в мировое сообщество». Одним словом, мы немного и радовались, что [железного] занавеса больше не будет. А потом-то оказалось видите как… Если сейчас — это последствия, то ничего хорошего, — говорит она.

Девяностые годы Наталья Кукушкина и другие ветераны вспоминают как время, когда по полгода не получали зарплату, нечем было кормить детей, когда трест начал сдавать позиции и переходить из рук в руки. Когда не было денег на похороны и на то, чтобы отправить детей учиться. Новые хозяева треста говорили: «Нам не важно, что вы делаете, главное, чтобы вы давали прибыль». Постепенно трест превратился в «участок для обслуживания полевых подразделений», а потом закрылся.

Современное Колпашево, по выражению Кукушкиной, — город, в котором либо умирают, либо из которого уезжают.

Темнеет. Мы просим Наталью сказать, с кем еще можно поговорить о тресте. Она достает книгу с именами. Набирает номера и даже с кем-то договаривается о встрече. Но завтра никто не придет.

Разговоры Натальи Кукушкиной с ветеранами треста (в сокращении):

Выходим из совета вечером. Идет снег, оранжевые фонари освещают улицу и каток неподалеку. Снег исчерчен коньками. Часы около Дома культуры не идут. Подсвечиваются афиши фильмов. Среди них новый российский фильм про Чебурашку. Районная администрация украшена гирляндой в цветах флага России. Рядом — один на другом магазины. Еще один ТЦ скоро построят.

В Колпашево два кладбища. Одно — на котором людей хоронили еще в XX веке — около дома Лены. Второе, современное, отдалено от центра города.

Многие знаменитые геофизики похоронены на старом кладбище. Когда трест работал, он, как и другие предприятия, самостоятельно хоронил работников и их близких. Сейчас часть забот по уходу за могилами взяла на себя ветеранская организация. «Хотя бы три-четыре могилы мы должны обихаживать», — считает Наталья.

Температура опускается до -36 градусов. К кладбищу нас ведет Лена. Могилы расположены между высокими деревьями, широкая тропинка постепенно сужается. Надгробия придавлены снежным балдахином, где-то деревья лежат на оградах. Пробраться к могилам невозможно — слишком много снега.

Чаще всего бывших трестовских работников хоронит Александр Петрович Кузнецов. Он приехал в Колпашево после учебы в Новосибирске. Устроился в трест в 1980 году топографом. За 14 лет налетал 3 тыс. часов. Потом сорвал спину на работе и больше не смог летать:

 — Топографы выполняли функцию летчика-наблюдателя. А там сам выгружаешь груз, две тонны загрузят — бочки с бензином… Все это один разгружал. Когда я поднял бочку, у меня что-то щелкнуло и позвоночник ушел вовнутрь. Его назад не вытянуть никак. Мне управляющий сказал: «Мы не можем тебе такую работу [оставить]». Я написал заявление на увольнение, его подписали, — говорит Александр Петрович.

Кузнецов ушел в сферу ЖКХ. А после распада СССР, когда, по словам мужчины, «с кладбищами была пертурбация», он поехал учиться похоронному делу. С 2004 года Кузнецов работает самостоятельно. Хоронить бывших коллег ему до сих пор тяжело.

Обычные похороны в Колпашево стоят 30 тыс. рублей.

 — Один мой знакомый хоронил сестру и сюда приехал. У меня гробы полированные стоят 20 тысяч, а он в Томске купил за 40. Я говорю: «Вася, а ты знаешь, что люди не могут за 10 тысяч купить, ходят по соседям, скидываются».

Кроме похорон Александр Петрович занимается установкой мемориальных табличек на зданиях. Он хочет сделать две таблички в память о геофизиках для школы и колледжа, а еще поставить камень-памятник геофизикам — потому что «камень почти вечный». Часто к Кузнецову обращаются те, кто не знает, где похоронены родственники.

 — Я всех знаю — по кладбищу прошел, засек, где какая могила.

После работы топографом Александра Петровича мучают артрит, артроз, ноги воспаляются. И от боли непроизвольно текут слезы.

— Романтика-то в песнях, а когда это бытие познаешь… Да, у костра посидеть, песни попеть — это… Но когда в туалет невозможно сходить, гнус [совокупность кровососущих насекомых]. В палатку… Ладно, потом появился дихлофос, он коробками уходил. Палатку ставишь, брызгаешь дихлофосом и закрываешь, потом маленький костерок поджигаешь — вжух, пары сгорели. Тогда более-менее спишь. Спишь, а они [гнус] гудят. Жара. Медведи рычат, спать не дают.

С начала 2023 года Александр Петрович похоронил трех бывших работников треста. На вопрос, что он чувствует, проезжая мимо зданий треста, отвечает:

 — Жалко.

Ночью в Лениной квартире делаю ошибку — приоткрываю окно. Холодный воздух по ниточке втекает в комнату. К утру я полностью продрогла.

Днем Лена проводит для нас экскурсию, показывает здания, которые принадлежали тресту.

 — Это садик геофизики. У нас тут субботник был, наводили перед сдачей порядки, все мыли, драили, мусор вытаскивали. Так интересно, здорово было, — говорит она.

Детский сад до сих пор работает. Остальные здания заброшены. Лена показывает на здание с забитыми окнами и облезшей дверью:

— Это здание кафе, тут у нас были завтраки, обеды, ужины. Кухня была изумительная. На втором этаже был магазин, продавали ткани, обувь, золото, шампуни.

Лена вспоминает время, когда напротив вычислительного центра работал фонтан. Зимой он и стены здания покрыты инеем. Под ним можно разглядеть панно и табличку «Геотек».

Последние владельцы треста пытались продать или отдать здания. Но местной администрации они не нужны.

— Ничего не осталось, вообще ничего не осталось. Все развалили, — говорит Лена и гонит нас греться домой.

Заходим в продуктовый магазин сибирской сети «Мария-Ра». Пока стоим на кассе, пожилой мужчина спрашивает у продавца какао Nesquik.

 — Вам для детей? Его нет.
 — Это навсегда? — спрашивает он.
 — Не знаю, может, они договорятся.

В пятой школе перемена. Слышны детские крики, из школьной столовой доносится запах еды. От быстрых и ловких учеников охранник прячется за пластиковым ограждением.

В школе работает Анна (имя изменено). Вместе мы поднимаемся на второй этаж. Масляная краска, резные деревянные двери, портрет президента. Юнармейцы с фотографии на стене растягивают Z в цветах георгиевской ленты. Здание школы признано аварийным. По словам Анны, штукатурка может падать с потолка.

Девушка предлагает сладкий чай из столовой. Говорит:

После окончания школы Анна уехала учиться в Томск. Два года, проведенные там, она описывает как бесцельную жизнь — не нашла себя. Решила вернуться домой, чтобы что-то сделать. Смерть любимой бабушки стала для Анны толчком к общественной деятельности — в этом можно было заглушить боль от утраты.

В 2022 году Анне и еще нескольким молодым людям Татьяна Бардакова, сотрудница районной администрации, предложила создать экскурсионный маршрут по Колпашево, чтобы привлечь туристов. В этот маршрут должны были войти здания треста.

Молодежь провела серию субботников. Отмыла и покрасила памятник «Миру — мир!». Потом сделала на территории треста культурное пространство «Новое место». На группу проекта в соцсети «ВКонтакте» подписаны 150 человек.

 — Сначала казалось: круто, мы что-то восстанавливаем. То, что наверняка забросят, разрушат в итоге, потому что в администрации говорят, что они ждут [для зданий треста] участи, как и для воинской части — разберут по кирпичам. Все сейчас связано с патриотизмом: напишите письмо солдату, возложите цветочки. План работы — панихида. Ничего больше не происходит, мы только поминаем кого-то, помним, чтим, стоим минуту молчим. Дети ходят по руинам, останкам, — говорит Анна.

Каждый вечер она возвращается на автобусе в Тогур — пригород Колпашево, где находится бабушкина квартира. Уезжать нужно с остановки «Маслозавод». Это предприятие тоже мертво.

Пока мы ждем автобус, сравниваем Колпашево и Тогур.

— Ты приезжаешь и видишь звезды. На этом фоне все остальное мелко, — говорит Анна про пригород.

Автобус приезжает набитый людьми, окна промерзли, в них едва видны остановки. Проезд стоит 31 рубль — дороже, чем в Томске.

— Надо же куда-то северные деньги тратить, — усмехается Анна.

Выходим в темноту к бетонной остановке «Контора совхоза». Идем к двухэтажному дому. Со скрипом открывается дверь. На лестничной площадке в сундуках хранится картошка.

Заходим в небольшую двухкомнатную квартиру. Вязаный коврик, советские обои и шторы, гантели. То, что здесь живет молодая девушка, выдают фотоаппарат мгновенной печати, лампа заката, свечи, фруктовка и цитаты, приклеенные у изголовья кровати.

— Я очень многое в квартире до сих пор не трогаю. Мне кажется, она придет и все сделает или скажет, что делать, — говорит Анна и показывает на стену. — Тут висел бабушкин отрывной календарь. Она умерла пятого января, а я была у нее в квартире четвертого и отрывала листочки. Получилось криво. У нее всегда ровно получалось. Календарь висел и у меня до определенного момента. Гвоздь остался. Вздрагиваю, когда смотрю.

Она ждет лета, когда утром на огороды под окном выходят соседи — все бабушкины друзья.

 — И как-то хорошо от этой мысли, прямо просторно. Ты смотришь со второго этажа, и горизонт очень далеко находится.

Анна считает, что для молодежи в Колпашево работы нет. Ее молодые знакомые чаще всего ведут кружки.

 — Проблем в Колпашево много, — говорит она. — Но хочется, чтобы люди, которые уезжают отсюда, как я в свое время, уезжали с чувством, что Колпашево — это не дно, не просто площадочка, чтобы родиться или умереть. Чтобы здесь еще можно было жить. Но для «жить» тут никакой инфраструктуры нет — нет живых мест для встреч, для знакомств, обмена опытом, общения. Ветераны с ветеранами, дети с детьми.

Юлия Селявко, художница и один из организаторов проекта «Новое место», встречает нас в детско-юношеском центре, где она ведет кружки. Юлии 33 года, всю жизнь она провела в Колпашево. В местном техникуме выучилась на юриста, работала по профессии до сокращения. Два года перед ДЮЦем Юлия работала дворником.

 — Я живу в общаге, которая раньше тресту принадлежала. И вот мне дали ближайшие дома — ходила, крылечки подметала, — рассказывает Селявко.

Юлино общежитие построено в 1970-х годах, в нем жили родители художницы. Ее отец работал электромонтером — начальником бригады, а затем и полевой партии. Мама рисовала карты в отделе камеральных проверок. С общежитием связаны детские воспоминания Юлии: капустники, дискотеки, шашлыки в соседнем лесу. «Жили как одно семейство», — вспоминает она.

Когда Юлии было восемь лет, зарплату ее родителям выдавали грушами и талонами на питание в столовой.

 — Большую часть работ перевели в Томск, в Колпашево почти ничего не осталось. Мама иногда плакала из-за того, что жрать было нечего. Но ей не хотелось куда-то уходить, она всю жизнь собиралась там работать, а потом просто раз — и отрубили.

Через два года ее мама уволилась из треста, теперь работает в магазине. Отец ездил на вахты геофизиком, пока не умер.

В общежитии Юлия оказалась не по своей воле.

 — Свекровь купила эту квартиру маленькую для нас с мужем — все нормальные рабочие уехали, продали квартиры по дешевке. Есть, конечно, соседи — и пенсионеры, и семейные. В моем подъезде тихо, а во втором наркоманы, алкаши. И милиция постоянно.

Селявко никогда не хотела уезжать из Колпашево. Говорит: «Мне нормально здесь».

Юлия рассказывает, что в Колпашево много магазинов, но часто торговые площади пустуют, потому что у покупателей мало денег. Два года назад ее картины продавались лучше. Девушка думает, что туризм мог бы стать строкой доходов в городском бюджете.

 — Хочется, чтобы народ к нам ездил. Мы попробуем договориться с советским заводом «Металлист», чтобы туда экскурсии наладить, индустриальным туризмом заняться.

Она говорит, что музей и библиотекари, которые занимаются экскурсоведением, не понимают, как можно привести туриста на территорию бывшего треста или воинской части.

 — Вот памятник Ленину показать — это «дело». А если там руина, то в ней уже не видят туристический потенциал. Я любитель заброшек, для меня это вообще огонь, везде залезу. Я еще подписана на паблик «Неизвестная Россия», они отличные туры по России делают, там постоянно заброшки мелькают. Колпашево там тоже должен быть обязательно. Это важно, это наша история, пусть здание заброшенное, нерабочее. Что теперь сделаешь? — вздыхает Юлия. — Такая ситуация в стране, закрытое предприятие, но здание никуда не делось, оно крутое, его надо использовать.

Городская администрация. Поднимаемся на второй этаж, чтобы найти Андрея Чукова, первого заммэра города. Он говорит по айфону. Костюм, белая рубашка, обручальное кольцо с камнями.

— Где молодым работать в Колпашево? — спрашиваю.

— У нас в администрации шесть вакантных мест, — Чуков начинает бодро и энергично. — Специалист по трудоустройству, главный специалист по спорту, сметчик-инженер-строитель. В целом нужно только высшее образование и желание работать [в городе нет вузов]. Амбиции у молодежи сегодня другие, интересы другие. Часть ребят, которые приземленные и хотят работать, — у них есть работа. Они едут на вахты, идут во флот, авиацию, полицию, МЧС. А те, кто богемной или светской жизни хочет, блогерши или блогеры, сюда их ничем не заманишь.

Чуков говорит, что власти с 2018 года «формируют в городе комфортную среду, создают места притяжения молодежи, чтобы можно было остаться и создать семьи».

—  Нам интересно про здание треста. Оно находится в собственности Тюмени. А территория вокруг входит в ваши муниципальные владения или она относится к ним?

Он отвечает, что она, скорее всего, городская. Заммэра открывает «Гугл Карты» и показывает нам улицы вокруг треста. Фото сделаны еще до «Нового места»: заросли травы, разруха.

— Администрации предлагали забрать эти здания?

 — Нет. Даже если предлагали… Есть же понятия эффективности и целесообразности. Если бы у нас было видение, что там разместить, то, может, и была бы цель его забрать. Если вы видели это здание, там все убито, разграблено, заморожено. Для чего оно нужно? Молодежь, которая там придумала себе место, — почему именно там? Они мне сказали, потому что им так захотелось.

— Считают, что это часть истории…

 — Хорошо, а как их форма общения и работа, которую они там проводят, связана с трестом?

— Они проводят там экскурсии.

 — Да господи, один-два раза. Остальное — более неформальное, какое-то хипповое движение под музыку. Просто студенты, школьники на каких-то коврах. Но никак не связано с предприятием. Поэтому ну ради бога, давайте сформируем пространство, молодежную точку притяжения, и мы ее благоустроим. Мы говорим: ребят, здесь гаражи, охранная зона линии передач, дорога, жилые дома. Вы поете, и бабушкам, дедушкам не нравится. Давайте сделаем там, где никого не будет. «Мы так хотим». Блин, хотите — сидите.

— А как вам эта инициатива молодежи?

 — Сразу их спросил: «В чем именно посыл вашего места?» Я не был у них на встречах, не понимаю, о чем они говорят и с какой целью собираются.

Чуков признается, что в здании треста его принимали в пионеры. Чуть позже мы узнаем, что его папа преподавал в училище, где готовили работников для предприятия.

— Мы говорили с ветеранами. Они сказали, что за могилами ветеранов войны администрация ухаживает, а за могилами ветеранов труда — работников треста — нет…

 — Вы знаете, если у государства есть обязательства перед определенными категориями — это одно, а тут просто нет обязательств. Мы тогда должны за всеми гражданами содержать [могилы]. Есть чисто физический фактор, есть родственники — убирайтесь.

Чуков крутит в руках песочные часы, говорит уже не так энергично. Часто опускает глаза.

Первый заместитель главы города знает, сколько колпашевских предприятий готовят суши, но не знает, почему нет памятного знака возле Колпашевского Яра. Не знает, зачем молодежь делает общественное пространство возле трестовских корпусов.

Нас приглашают в центральную библиотеку на встречу, посвященную Николаю Гоголю. В библиотеке был ремонт; всюду желтый, фиолетовый, синий цвета. Есть полка книгообмена.

Оказалось, мы попали на собрание клуба «Встречи»: его участники разбирают классические произведения с христианских позиций. Кроме нас на вечер пришли пятеро пожилых людей. Обсуждение произведений постепенно переходит в споры о судьбе России.

— Гоголь хотел исправить Россию, он же видит, что Россия недуховная.

 — Но он верит, что она духовная. Они верят, что они с Богом и духовные.

 — Монолог Тараса Бульбы — настолько он современно звучит.

 — Так [Гоголь] любил Родину, Россию, так хотел ее исправить. Хорошо, что первый том ["Мертвых душ"] не сжег. Настолько ему тяжело это было воспринять, что неисправима Россия, то есть он пришел в тупик.

 — Вообще, надо начинать с себя, прежде чем Россию исправлять.

 — Возродись ты!

 — Христос именно в том… Вот многие путают, у меня сестра верующая типа вся такая, и кто-то ей наговорил: «Спаси свою душу, и хватит с тебя». Нет, только тогда ты сможешь спасти себя, когда занимаешься спасением других людей. Это почти никто не понимает. И в советское время нас учили: «Делая, живя своей жизнью, думай о всей стране».

 — Интересно, а кто на фронте тогда воюет? Я тогда не поняла. Там что, какие-то изгои, бомжи? Кто Россию защищает сейчас? Я не поняла…

 — В том-то и фишка России, что всегда в России находились такие люди в трудные моменты. А вы этого так и не поняли.

 — Мне кажется, он не прав.

 — Ага! Только в трудные моменты люди получают право что-то делать, поэтому любая война, кризис для России — благо. Потому что в трудные моменты приходят не вот такие [плохие] начальники, а такие вот, как сейчас.

 — Вот с ним сейчас я согласна.

 — Так получается, что в трудный момент люди получают право умирать?

 — Нет, и в том числе правильно руководить. А пока все у нас хорошо, у русских. Пока хорошо, расслабляются.

 — О, вот это хорошая идея, война — мать родна всем. Если войны нет, нет людей… Только там выявляется все.

Выходим из библиотеки. Колючий ветер обжигает лица и ноги. Вспоминаю, как мальчик лет десяти в местном кафе два дня назад рассказывал друзьям про отца, ушедшего воевать в Украину. Ребенок сказал: «Я тоже пойду».

Ольга Михайловна Титова работает в Колпашевском краеведческом музее с 1988 года. Она старший научный сотрудник. Со времен ее молодости музей мало изменился. Информации под стеклом около 20 лет. Где-то бумажки накренились, «поехали».

Подходим к экспозиции про трест. Ольга Михайловна вспоминает, каким был прежний Колпашево: деревянные тротуары, ухоженные палисадники, аккуратные поленницы дров. Теперь район дотационный: сложно рассчитывать на бюджетные деньги, чтобы приводить улицы в порядок. Власти разбирают старые деревянные дома с историей.

Спрашиваю, не было ли у Ольги Михайловны ощущения обмана и брошенности, когда работа на благо родины сменилась распадом страны и безденежьем. Она отвечает:

 — Это ощущение было не только у сотрудников треста, но и у всего народа. Вы читали «Скотный двор» Оруэлла? Я это называю страшной сказкой. Там описана наша советская действительность. Даже если какие-то трудности были у геофизиков, работников сельского хозяйства, человек не спрашивал материальные блага. Ему достаточно было маленького пряничка, награды. Ощущения причастности. А это ощущение отняли и сказали: «Теперь каждый за себя». Наши родители считают, что их обманули. Они жили ради чего, ради кого. Теперь получается, их идеалы ничего не стоят.

Во время разговора замечаю в музее выставку художницы Таисии Лахно. Она окончила Томский государственный университет и вернулась в Колпашево.

Таисия Лахно — невысокая девушка с темными глазами. Ее бабушка и дедушка работали в тресте. Лахно не нашла в Томске работу художником-графиком, поэтому стала учить колпашевских детей. Иногда ей хочется сбежать.

 — Когда я начинала учиться, говорила: «Самый худший вариант — если я вернусь в Колпашево, буду здесь работать». Все не так плохо. Я езжу в Томск время от времени. Мне много бабушка рассказывала, они [трестовские] были одного возраста, была сплоченность. Может быть, это ностальгическое у нее по Союзу. Сейчас, по-моему, такого нет. Не знаю почему, — тихо говорит Таисия.

Когда девушка приезжала домой с учебы в Томске, ей было приятно видеть, что в Колпашево «все остается более-менее на местах». Теперь ей кажется, что город застрял в советском прошлом.

Таисии дали первый класс — «его нужно довести». А пока она копит ресурсы, чтобы «двинуться дальше и начать жизнь».

Первой персональной выставкой Таисии был коллажный цикл «Сны», в котором прослеживался мотив воды. Детство художницы прошло у реки, в доме недалеко от Колпашевского Яра.

В детстве Таисии часто снились кошмары, связанные с Яром, — что дом смоет. Постоянно обваливающийся берег стал источником тревоги и мысли, что все когда-нибудь закончится.

Семья Таисии переехала, но тот дом все еще стоит у реки.

— Наверное, его смоет, от этого грустно. Кто-то может спустя 50 лет приехать в родной дом и ностальгию почувствовать. Я знаю — этого дома уже не будет, когда приеду.

Восемь утра. Городской автовокзал. Выхожу на улицу, чтобы в последний раз перед отъездом взглянуть на Колпашево.

Снег. По стене Дома культуры идет трещина. Мужчина средних лет расчищает площадку, на которую через несколько минут приедет автобус. Желающих уехать больше, чем пассажиров по пути в Колпашево. Так было бы почти в любом малом городе России.

Вспоминаю тетю Машу, которая живет в Томске. Как хорошая подруга тетя Гала приносит ей пломбир «48 копеек» в годовщину смерти Машиного мужа. Он любил мороженое. Был управляющим треста. Его могила на старом колпашевском кладбище.

Тетя Маша и Тетя Гала вместе десятки лет работали в вычислительном центре. У тети Маши к основанию настольной лампы приклеен номер поликлиники. Людей с фотографий своей молодости она называет «мои лапоньки». Приезжает в Колпашево редко — раз или два в год. Вспоминаю ее слова:

— И прохожу… Как будто пепелище, будто война прошла. И все это кануло. Такая мощь, которую создали там люди, на которой держался не только Колпашево, а вся Томская область, страна… превратились… Лучше бы оно все сгорело, не было бы так жалко. Понятно, историю не остановишь. Понятно, так случилось с нашей страной: лес рубят — щепки летят. И мы попали. Но преодолели 90-е годы, почти восстановили страну. А трест, как укор совести, никому не нужен.

Выходим из автобуса. Река. Вдоль переправы горят небольшие, цепью связанные фонари. Рядом с ними точки, которые идут и растворяются в темноте.