Журналист/ка находит информацию на сайте правоохранительных органов, переписывает, сразу ставит в ленту или звонит в пресс-службу полиции, чтобы
уточнить детали.
Александр Борисов, областное издание «Мурманский вестник», Россия:
— Берешь казенный
пресс-релиз и пытаешься его адекватно переписать, меняешь формулировки. Иногда приходится уточнять детали, звонить, чтобы описать ситуацию, которая произошла, чтобы было понятно, почему человек взял и набросился на другого человека.
Народ хочет жареного, деталей, подробностей и обсмаковывания.
Мария Мельникова, журналистка-фрилансерка, Казахстан:
— Чаще всего это какая-то неофициальная информация на уровне слухов. Полиция у нас некоммуникабельна. Пытаемся узнать подробности, потом уже обращаемся за дополнительной информацией к
родным и адвокатам. Но полиция ввела такую практику: со всех участников процесса берут бумаги о неразглашении. В одном из случаев во время следствия родные начали говорить только потому, что сомневались в
правосудии.
Дарья Кучеренко, уфимская редакция газеты «Коммерсантъ», Россия:
— Обычно мы пишем про убийства
женщин, когда было возбуждено уголовное дело. В таком случае мы запрашиваем у Следственного комитета или своих источников имя подозреваемого (обвиняемого), имя жертвы. Такие новости в «Ъ» [издании «Коммерсант»] не отличаются по стилю
от других новостей — сухое изложение фактов и обстоятельств.
Журналист, который постоянно работает с трагическими новостями, в том числе об убийствах женщин, страдает от
профессионального выгорания и усталости. Опрос 23 журналистов, которые пишут на русском языке, показал: почти 70% из них чувствует профессиональное выгорание из-за высоких требований к количеству контента, нехватки времени и
редакционных стандартов.
Эльнара Хасанова, спецкор службы новостей, Россия:
— Зачастую новостники работают
под давлением дедлайнов и уже в подкорке сидящего желания поскорее выдать первым материал, желательно эксклюзивный, чтобы остальные коллеги ссылались на твою новость и добытые тобой факты.
Виктория Сапунова, новостной портал «Блокнот», Россия:
— У меня очень ограниченные сроки, из-за этого, вероятно, не всегда удается
минимизировать свое вторжение в жизнь человека. Где-то приходится действовать жестче, чем хотелось бы. Но всем нужно горячее, а не вчерашнее.
Огромное количество негативной информации, с которой приходится работать каждый день, приводит к тому, что каждый четвертый опрошенный журналист ничего не чувствует или блокирует эмоции при работе с темой
убийств. Один из журналистов рассказал: пока, сталкиваясь с новостями о фемицидных преступлениях, он еще чувствует ярость, но уже близок к тому, чтобы не чувствовать ничего.
Вероника Свизева, информационный портал 59.RU, Россия:
— С такими темами ты пытаешься отстраниться, но когда разговариваешь с родными и
близкими погибших, все равно пропустишь через себя их эмоции.
Мария Мельникова, журналистка-фрилансерка, Казахстан:
— Абсолютно сухой материал, где ты приводишь пресс-релиз полиции и прокуратуры, — это не материал. Но как бы ты внутри себя это ни переживал, нужно рассказывать максимально объективно
и доходчиво. Лишние эмоции — это уже не объективность.
Кандидатка психологических наук член Палаты судебных экспертов имени Ю. Г. Корухова координаторка проектов Московского
комьюнити-центра для ЛГБТ+ инициатив Валентина Лихошва говорит, что у журналистов, которые пишут о преступности, часто возникает профессиональная деформация:
— У психики есть такой
защитный механизм — снижение чувствительности. Обычно оно формируется примерно за два года, то есть года два ты работаешь со сложными темами: убийствами, насилием, — и чувствительность пропадает, так как преступления становятся
нормой, они больше не шокируют. Как результат — автор текстов об убийствах либо склоняется к сухому описанию фактов, из-за чего у читателя не возникает никаких эмоций, либо автор пытается шокировать читателя. В этом случае в тексте
может возникнуть оправдание преступления, а причины, по которым женщина находится в уязвимом положении, остаются нераскрытыми.